В 1957 году шведский режиссёр Ингмар Бергман, впечатлившись фреской XV века «Человек играет в шахматы со Смертью», решил описать её языком кино. В итоге получился полуторачасовой фильм-притча «Седьмая печать», удостоенный особого приза жюри на Каннском кинофестивале. Краснодарец Игорь Гаркушенко, дизайнер Рекламного дома Кубани, решил пойти немного другим путём и спустя ровно 60 лет, в 2017-м, повёз в Канны коротенькую, семиминутную, но не менее философскую анимационную ленту «Марапацуца», снятую им по мотивам большой и пока ещё не завершённой одноимённой серии картин непревзойдённого мастера этнического сюрреализма Сергея Воржева. Тот факт, что полотна Воржева заворожат любого, – очевиден. А вот о том, где черпает вдохновение сам художник, известно не так уж и много. Тем не менее в интервью нашему изданию заслуженный художник Российской Федерации, кавалер ордена Петра Великого I степени Сергей Дмитриевич Воржев ответил на этот вопрос охотно и однозначно.
Сергей Воржев
– Моё творчество родом из детства. Если тебе выпадает жребий появиться на свет в местечке, земля под которым «дышит» и «разговаривает», да ещё в семье рыбака, браконьера и охотника, то рассчитывать, что впереди тебя ожидают вещи хоть как-то укладывающиеся в понятие нормы, не стоит. В станице Варениковской, уютно расположившейся у подножия грязевого вулкана Шуго, прошли первые восемнадцать лет моей жизни. И я с полной ответственностью могу заявить, что нормальных, то есть обычных, людей там нет. Я это понял ещё во время регулярных – два-три раза в неделю – рыбацких посиделок на переправе под вербами, куда меня брал отец и где я впервые услышал о далёких галактиках, о возможных контактах с представителями инопланетных цивилизаций. И всё это в середине прошлого века, в замшелой кубанской глуши, задолго до появления в ней первого телевизора. Вперемешку с разговорами о том, как поймать севрюгу или осетра так, чтобы тебя не поймала инспекция… И про марапацуцианский космодром на восточном склоне Шуго я тоже знал уже тогда. Само слово «марапацуца», пришедшее к нам из протоязыка, если вы не знаете, буквально означает «мой солнечный корабль». Наши казаки начали строить эти воздушные корабли задолго до моего рождения, и летали они на них отнюдь не только от хутора к хутору.
– Так вы действительно видели те самые марапацуцы, которые изображены на ваших картинах?
– И не один я. В детстве мне вообще казалось, что все их видят. Только позже я понял, что место это открывалось не каждому. Лишь определённому кругу людей, таким, как дед Гирич, например. Всю жизнь он ездил по станице на мажаре и собирал металл. И то, что люди ему отдавали – миски, утюги, наковальни, – он свозил к себе в огород и складывал в огромную пирамиду. С каждым днём она становилась всё выше и выше, со временем кое-где на ней выросли деревца… Но ни одной железяки, ни разу, дед Гирич не сдал в лом. Он верил, что однажды всё это понадобится при постройке новых марапацуц. При жизни, правда, так и не дождался, но миссию свою выполнил, и лишнего никогда не болтал, как и все, кто знал этот местный секрет.
Вечер над хутором. Х. м. 90х90. 2015 г.
– А почему вы решили рассказать об этом?
– Это произошло по особому духовному соизволению, в 1984 году. Именно тогда были написаны первые картины данного цикла. Я дважды отправлял их на международную выставку «Звёздный путь человечества», ежегодно проходившую в США. Они с успехом путешествовали по городам и штатам Америки, пока две из них не были украдены в Лас-Вегасе. Они так и не вернулись ко мне, о чём я по сей день очень сожалею. С того момента в Штатах я «Марапацуцы» больше не выставлял. Я начал показывать их в России, тем более что вопросами инопланетных контактов, взаимопонимания между разными цивилизациями всё больше и больше интересовались и в нашей стране. Вот таким образом, абсолютно естественно, ненавязчиво эта тема стала одной из основных в моём творчестве. Она не оставляет меня даже ночами. Во сне я очень часто путешествую на марапацуцах, а утром переношу свои впечатления на холст. И знаете, иногда мне кажется, что мир, который изображён на этих картинах, начинает доминировать над миром, в котором они (как и мы с вами) находятся. Но я не в претензии к этому факту. Напротив, осознание этого делает меня счастливым и самодостаточным. И сюжет каждой новой работы всё больше напоминает аллегорическую биографию человечества, стремящегося на этом корабле, олицетворяющем планету Земля, к познанию самого себя и окружающей вселенной.
– Сергей Дмитриевич, вы сказали, что марапацуцы – лишь одна из основных вдохновляющих вас тем. А об остальных расскажете?
– Их не так много. Первая – это люди, в окружении которых я рос: браконьеры-космогонисты, пахари, трактористы, бульдозеристы… Фронтовики, некоторые из которых после войны прошли через плен и советские лагеря. Внешне эти люди, по лицам которых словно проехал бульдозер судьбы, были ужасны и прекрасны одновременно. Но внутри все – чистые ангелы… Это были сверхлюди. И ни один не повторял другого. Кто-то из них уже ушёл в мир иной. Но и тех, кто ещё жив, я не видел уже много лет. Однако пишу их, словно с натуры, настолько крепко укоренились их образы в моей памяти.
Ну, и ещё одна тема, о которой нельзя не сказать, – это, конечно, кубанский пейзаж. Я горд от того, что могу считать себя одним из последних динозавров, заставших Кубань тех времён, когда она была запредельно прекрасна. С её речными разливами; с плавнями, полными рыбы самых благородных родовых «фамилий»; с лесами и обитающим в этих лесах зверьём; с огородами и баштанами, не имеющими ни начала, ни конца; с «плюющимся» глиной вулканом; с «полянками» саманных и турлучных домиков-«грибов», крытых камышом и плотно облепленных мхом… Да, это был Космос, потрясающе красивый Космос, подпитывающий меня всю мою жизнь. Я всегда писал его, и никогда не перестану писать.
Новолуние. Х. м. 50х70. 2017 г.
– А когда вы впервые поняли, что способны изобразить этот Космос?..
– Рисовать, если вы об этом, я начал в три года, когда бабушка привезла мне из Керчи цветные карандаши. Собственно, тогда же и определился с выбором профессии, от которого родители были не в восторге: какой, мол, от художника прок в станице? То ли дело хирург, имевший в то время на селе статус божества, у него всегда и авторитет, и – что греха таить – деньги. И как же мама плакала, когда спустя годы узнала, что я всё-таки поступил на худграф Кубанского госуниверситета. «Как ты будешь жить? – причитала она. – Ведь хотя бы на хлеб-то ты должен зарабатывать…» Вот я и зарабатываю… на хлеб. Зато любимым делом.
Не из хвастовства, а ради объективности замечу, что к десяти-двенадцати годам я получил уже достаточно профессиональных, да и просто трудовых навыков. Весной перекапывал огород не хуже культиватора, всё лето пас коров (и не двух, а целое стадо), работал на току и много где ещё. Но к рисованию, к живописи влекло непреодолимо. Я ничего не мог с этим поделать. Прятался со своими художествами за сараем, втайне от родителей бегал в мастерскую станичного декоратора при Доме культуры. Приду, сяду в уголок и благоговейно наблюдаю, как он работает. Ведь это его кисти принадлежала здоровенная картина с морем, пляжем и пальмами, висевшая у нас над вокзальным входом. Она мне очень нравилась. Даже киноафиши, которые он делал, казались мне произведениями искусства.
– Значит, кино в Варениковскую периодически привозили?
– А как же. Не скажу, что это было часто, но зато всегда весело. Поскольку наш киномеханик выпить был не дурак, у него регулярно что-нибудь ломалось, горело, дымилось и плавилось. И если в середине фильма нечто подобное случалось – вот тут-то и начиналось настоящее кино. При выключенном свете в окутанном дымом зале кто-то откуда-то извлекал бутыль самогона и пускал по ряду. Кто-то умудрялся ущипнуть соседку слева, кто-то – получить в ухо справа, кто-то затягивал песняка, а остальные начинали подпевать. И ко второму часу ожидания, даже если плёнку удавалось склеить, окончание фильма уже никого не интересовало. Самое интересное уже успевало произойти, и содержимое «тормозков», со знанием дела собранных дома, уже, как правило, иссякало.
– Интересно, и что же ели в кинотеатре эпохи «до попкорна»?
– То же, что обычно брали с собой в поезда, – варёных кур и уток, жареных гусей, яйца, хлеб, чеснок, непременно сало и непременно же семечки. Запах стоял, скажу я вам, просто фантастический.
– Сергей Дмитриевич, раз уж мы коснулись темы, совпавшей с темой этого номера журнала, не могу не спросить: до мультфильма «Марапацуца» ваше творчество каким-то образом пересекалось с кино?
– Если честно, не особенно. На главные роли не приглашали, да и на второстепенные тоже. К написанию сценариев и художественному оформлению картин не привлекали. Был, правда, один интересный опыт. Раньше я регулярно проводил мастер-классы по живописи для актёров, режиссёров, сценаристов и других кинодеятелей на крупных фестивалях и форумах. Звали на «Киношок», «Кинотавр», «Амурскую осень». Среди моих учеников тогда были как известные артисты (Наталья Варлей, Аристарх Ливанов и другие), так и те, которых лично я едва даже в лицо узнавал. Но когда что-то получалось, счастливы были все. Надо сказать, что не последнюю роль тут сыграла моя особая тактика «зомбирования». Перед началом занятия я им обычно наливал по стакану привезённого из дома, собственноручно приготовленного напитка «Зомби» (его рецепт проще лукового кольца: настоянная на лесных ягодах, как правило, кизиле, водка). Пьётся как компот, и эффект – стопроцентный. Через полчаса они все у меня были очень смелыми художниками. И многие работы – это уже без иронии – получались действительно классными.
У меня о тех временах остались очень тёплые воспоминания. Но… какие наши годы! Или нет, лучше так: то ли ещё будет!
Беседовала
Ольга Карслидис
Материал впервые опубликован в журнале «Городская афиша Краснодар» (№ 1(1), март)
Last modified: 12.09.2018
