Павел Мартыненко. Портрет Аркадия Слуцкого. 2009 г.
11 октября исполнилось бы 80 лет Аркадию Иосифовичу Слуцкому (1940–2019).
Аркадий Иосифович Слуцкий
Кандидат педагогических наук, профессор, заслуженный деятель науки Республики Адыгея. Учёный, библиограф, специалист по истории книги, поэт, коллекционер. Родился в Киеве. Окончил филологический факультет Воронежского государственного университета. С 1968 года жил и работал в Краснодаре. Автор нескольких поэтических сборников. Редактор серии научных трудов «Книжное дело на Северном Кавказе». Последний выпуск этой серии несколько дней назад занял первое место на Всероссийском конкурсе краеведческих изданий «Авторский знак» в номинации «Материалы краеведческих семинаров, конференций, сборники статей».
…В марте, буквально за пару дней до наступления тотального карантина, мы сидели в мастерской художницы Ольги Ковтун, живущей ныне в Голландии, но время от времени возвращающейся в Краснодар. Вспоминали Аркадия Иосифовича Слуцкого и их совместный поэтический сборник «Ольга Ковтун – Аркадий Слуцкий. Два дискурса времени (продолжение диалога)». Я когда-то писал к нему предисловие.
Потом я писал о переводах на русский язык нью-йоркского поэта-модерниста Богдана Бойчука, с творчеством которого Аркадий Иосифович знакомил читателя с каким-то особенным упоением. После выхода этой книги состоялась личная встреча двух поэтов:
Петляя, дорога вела их друг к другу, предварительно разбросав по разным краям земли. Каждый устраивал свою жизнь. Бродил по свету, заводил друзей, писал стихи, понятия не имея о том, что где-то за горизонтом живёт другой – далёкий и похожий одновременно.
Шло время, седели виски, приходили и уходили друзья, куда-то исчезали подруги. Одно оставалось неизменным – привкус вина и аромат стихотворных строк. И то, и другое виделось откровением, ниспосланным свыше. Иногда, почти каждый раз под утро, в их сны спускалась звезда из Чумацкого шляха. И тогда один вспоминал о Киеве, а другой – о крохотном селе на Тернопольщине.
Они не знали, что родились в один день.
Дорога не спешила сводить поэтов вместе.
„Я иду навстречу…
но город укутался в камень
и не встречает меня“, – писал один.
„Март аритмичен.
И сердце болит в полнолуние“, – откликался другой.
Я не думал тогда, что однажды буду писать послесловие…
Когда Аркадий Иосифович навсегда уехал в далёкую Атланту, в его письмах уже не было стихотворных строк. В одном из них он обмолвился, что помимо научных статей хотел бы написать что-то совершенно новое для себя:
Мечтаю бросить писать все рецензии и статьи и написать несколько эссе о местах, с которым путешествующий и пишущий (NNN) совершенно незнаком, которые в его сознании не окрашены ни в какую культурную мифологию, не вызывают никаких ассоциаций.
И вскоре застал врасплох таким сообщением:
Приключилась и со мной совершенная неожиданность. Четыре дня путешествовал по Коста-Рике и Никарагуа… Никогда не смог бы даже нафантазировать себе такое. Бедность и удивительно красивые ландшафты. Но над каждой развалюхой спутниковая антенна. На автовокзалах бесконечное количество нищих и такое же количество желающих продать тебе гамак ручной выделки… Выкупался в Тихом океане…
Плыли через джунгли в лодочке по какой-то реке… велели руку в воду не опускать: крокодилов много… Говорят, даже выпрыгивают… Нам повезло, не выпрыгнули… Разглядывал никарагуанскую Гранаду… Впервые увидел „вполне“ колониальный город. И главное – попал в Кордильерах на почти действующие вулканы (здесь их целая гряда). К джунглям я уже „привык“ (совершенно невероятно представить), а вот вулканы впечатлили. Все вокруг „вулканическое“ – ландшафт, озёра, почва… Я попробую их (если получится) пофантазировать поподробнее. Пока впечатления „бессловесные“.
Солнечный день… Можно заглянуть в кратер… Видна бурлящая магма… Дышать тяжело – сера. Перекурил рядом с вулканом… Сера, ад, Босх и общение Моисея с Богом в одном сосуде („флаконе“) вполне реальны… Понемножку пили ром и никарагуанское пиво – заедали жареными бананами и рисом с бобами… Ладно, молчу.
С неизменным почтением А. Слуцкий.
Воплотить всё задуманное Аркадий Слуцкий, увы, не успел, но «пофантазировать подробнее никарагуанские вулканы» и многое другое у него получилось.
Юрий Лучинский
Фото А. И. Слуцкого. Из письма Е. И. Ждан-Пушкиной от 30 декабря 2017 г.
А. И. Слуцкий. Письмо из Никарагуа
(серия «Письма из Атланты»)
По чужой и торопливой воле я ехал из Коста-Рики в Никарагуа. Я понимаю, что у всех дорог есть прошлое и есть будущее, есть память, есть воображаемые начала и концы… Но эта меня не тревожила никакими воспоминаниями, её мифология оставалась для меня «пуста». Я не читал ни одной книги о Никарагуа, совершенно не знал (собственно, и не знаю) никарагуанской культуры, и от того эта дорога представлялась мне дорогой мгновенных бегущих зрительных впечатлений. Глаз замечал детали и частности, этакий слайд-фильм без титров, словно моё время состояло из отдельных «теперь» и изначально исключало возможность сложиться в сюжет, а всякая попытка что-нибудь рассказать грешила обилием назывных предложений, однородных прилагательных, не знала глагольных времён, кроме настоящего. Факт оставался фактом: я ехал в Никарагуа.
Приземлились в Либерии, которая Коста-Рика. Несколько часов мы вполне цивилизованно торопились по трассе не то в Сан-Хосе, не то в Манагуа. Мозаика незнакомых названий, завораживающих ландшафтов, разноцветных колониальных городков. Мелькали длинные складские ангары из металлоконструкций, ветряные электростанции, традиционные для всякой провинциальной трассы придорожные ресторанчики и торговые точки, в которых можно купить всё то же самое, что в сельском магазине в советские времена. Разве что вместо буханки хлеба тебе предлагали упаковку маисовых лепёшек, а вместо турецкой бижутерии – гамак ручной никарагуанской работы и высушенных рептилий.
Свернули на грунтовую просёлочную дорогу – узкую, скверную, разбитую. Такая дорога – особое состояния души, ритм жизни, строй размышлений. Её вплотную обступал тропический лес, мангровые заросли. Иногда дорога начинала раскачивать нас предгорным серпантином. Иногда внезапно сваливалась в низину, топь, болото. Микроавтобус качался, нервничал, подбрасывал на ухабах и колдобинах. Хотелось курить.
Без цвета (мне, впервые попавшему в центральную Америку) не обойтись. Тёплый золотисто-жёлтый (реже красный). В дальней перспективе много разного зелёного… И постоянно меняющееся небо… От тяжёлого до бесконечно высокого… От невыносимо голубого до свинцово-серого… Кто-то говорит: сезон дождей только закончился. Дожди здесь проливаются мгновенно. Им, как правило, предшествует шквалистый порыв ветра… И так же мгновенно душно-тяжёлыми облаками они провисают в небе. Но грязь и лужи остаются надолго.
Из-за поворота вываливается пьяная (неожиданно бесформенная) толпа агрессивных кактусов. Как в потасовке у ночной сельской забегаловки. Вдоль просёлка то тут, то там громоздятся груды проржавевшего листового железа, шифера, деревянных обшивок – кое-как слепленные в подобие жилья, в сборные домики, какие-то постройки, летние кухоньки, собачьи будки. Частоколы заборов (из сваленных здесь же на обочине узловатых деревьев), оплетённые какой-то зелёной порослью, ничего и никого не скрывают. Изредка в дремоте дворов мелькает фигура хозяйки или хозяина, но разобрать их лиц невозможно. Что поделаешь? Дорога. Всё торопится. Традиционно сохнущее, развешанное на верёвках (а может проволоке) семейное бельё и провисшие гамаки уточняют композицию кадра. Вдоль обочины, погружённые в жидкую грязь, каменеют буйволы. Гроздья свисающих бананов, сваленные кучами кокосы. Так мы движемся по этой узкой разбитой дороге час и два. Стремительно накатываются сумерки. Окружающие пейзажи становятся неуютными. Небо практически за час из голубого превращается в иссиня-чёрное.
Иногда прямо у дороги располагается какая-нибудь дешёвая забегаловка, в которой, начиная с вечера пятницы, кочуя от столика к столику, толпятся осунувшиеся вымороченные, небритые завсегдатаи. Заняться им нечем: сезон сбора тростника закончен (или ещё не начался). Цедят пиво и дешёвый ром, звенят жетонами у игровых автоматов, лениво обмениваясь репликами. Всё это длится ночь, а в субботу продолжается тяжёлым похмельем и раскачиванием гамака… Обескураживающая бедность (жизнь на пару долларов в день) ютится ниже горизонта. С гор скатывается навязчивое эхо неумолкающих гражданских войн – крестьянских, партизанских, подростковых. Безлюдные пепелища, бездомные, провожающие микроавтобус равнодушным взглядом, голодные собаки, ржавеющие остовы брошенной техники… Я соврал: когда-то видел документальный фильм о никарагуанской революции, «История одного отряда». Худые, с горящими глазами лица никарагуанских детей, которых взрослые учили стрелять из автоматов. У детей ещё всё впереди, пока же они крикливо бегают между столиками: жуют кукурузу и банановые чипсы.
Меня удивляет ощутимая способность времени быть одновременно медленным и быстрым. Пора устраиваться ночевать… Можно, конечно, перекантоваться под какой-нибудь дешёвой гостиницей прямо на улице в гамаке за два-три доллара. Мои спутники на это не соглашаются. Впрочем, для туристов всё предусмотрено. Спустя мгновение (практически сразу из джунглей и нищеты, словно перешагнув какую-то невидимую грань) автобус погружается в море огней, гирлянд, пьяно смеющихся и улыбающихся сытых людей, ресторанов на любой вкус… Шум океана, звуки оркестра, который надрывается на открытой площадке, латиноамериканские ритмы… Никаких гамаков и кукурузных лепёшек. На reception в очередь идёт распродажа развлечений – созерцание подводных красот, лиановые маятники, путешествие по Сирапике-реке вместе с крокодилами (рук в воду не опускать!!!). Можно, конечно, выбрать эксклюзив поспокойней. Сплавляясь по реке, громко передразнивать белолицых обезьян.
В пять часов утра ещё в плотных сумерках трогаемся дальше… Естественно, чем раньше автобус отойдёт от административного корпуса, чем дольше будет в дороге, тем легче из впечатлительного путешественника извлечь горсть долларов. Час-полтора – и сумерки рассеиваются. Старый автобус продолжает со скрипом карабкаться в гору.
Задерживаемся в Гранаде, центре никарагуанского католицизма с привкусом мавританской культуры. Ленивая неторопливость, классика колониальной архитектуры. Узкие улочки, приветливые одноэтажные магазинчики с пёстрым ассортиментом, двухэтажные здания, аккуратно выкрашенные в светло-зелёный, точнее, бледно-зелёный цвет или цвет топлёного молока. Говорят, Гранаду не любит даже дьявол. Слишком жаркий город. На центральной площади кафедральный собор, построенный в XVI–XVII веках на фундаменте мечети. Вдалеке угадывается вулкан Масайя. Не успели остановиться, как обрушился тропический ливень. Пытаемся спрятаться. Все – и дети, и взрослые – бросаются в кафедральный собор. Службы нет. Плывущий неф огромен, почти пуст, готов приютить путешествующих и скитающихся. Внутреннее пространство нежно, золотисто, торжественно, только витражи (в зависимости от солнечного освещения и стремительно набегающих облаков) на мгновения сгущают пространство до сумерек. Дети перекликаются в полный голос. Под порывами ветра где-то высоко-высоко гремят раскрытые служителями створки окон… Ливень закончился так же мгновенно, как обрушился.
На Кальсаде (так называется гранадская улочка) можно зайти в музей шоколада. Предпочитаем небольшой уютный ресторанчик. Традиционные жареные бананы, рис с чёрными (красными) бобами и говядиной. Из бананов в Никарагуа делают всё – гарниры, чипсы, пироги, мороженое, пиво. Маисовые лепешки раздражают, они не только хлеб, но и столовые приборы… Широко раскрытые рты… Нужно откусить часть столового прибора и не рассыпать начинки… Я к этой посуде так и не приспособился… С удовольствием съедаю десерт: сладкую ледяную рисовую кашу с молоком… Нормально… Кофе в Никарагуа варят скверно… Ладно, молчу… Прислушиваюсь: надеюсь услышать гул вулкана…
Я, конечно, старый, но за свою долгую жизнь, не видел ничего гармоничнее предгорных никарагуанских ландшафтов, сопряжённых холмов, вытянувшихся до горизонта, поросших тысячелетним лесом. На границе с грядой нависающих, дымящихся серой вулканов лёгкими островками (если смотреть сверху), среди тёмных высоченных сосен светлеет ярко-зелёная лиственница. Сквозь неё проглядывают редкие (всё больше красные) крыши строений, которые издали кажутся нереально-игрушечными. Порыв ветра, неодобрительный скрип деревьев, словно пролетела стая, прокатился «шум многих вод». Кроны деревьев раскачиваются и всякое мгновение меняют оттенки зелёного – от светло-травянистого до изумрудного, от прозрачного, радостного до тёмно-зеленого, влажного испаряющегося цвета джунглей… То тут то там в порослях мелькнут и исчезнут светлые спины пасущихся буйволов…
Ветки хлещут по окнам автобуса, трещат и царапают крышу. Где-то внизу торопится река, мелькают квадратные, выбравшиеся из гамаков, механические фигурки никарагуанских крестьян, в резиновых сапогах, черпающие широкими совковыми лопатами прибрежный песок, по случаю поглядывающие на заросли: не притаился ли крокодил… И так каждый день… А то, что можно сделать завтра, никогда не следует делать сегодня.
Медленно погружаемся в предгорья. Всё глубже. Холмы, скальные срезы… Следы извержений всё плотнее подступают к дороге, заслоняя дальнюю перспективу. Я удивлён: пространство начинает звучать чужими воспоминаниями и образами…
«Где больше неба мне, там я бродить готов,
И ясная тоска меня не отпускает
От молодых ещё, воронежских холмов
К всечеловеческим, яснеющим в Тоскане…»
Поэзия трогательно не безразлична к холмам и курганам. Впрочем, всё по-разному… Курганы тревожат русские пейзажи. Кажется, из Тютчева «Что уцелело, что дошло до нас? Два-три кургана, видимых поднесь…» Или из Фета «Где холм причудливый, как некий мавзолей…» Они всегда «выше нас», синеющие в дымке на рассвете. Это как знак и приговорённость («семь холмов как семь колоколов») истории… И её память.
Но почему, задаюсь я глупым вопросом, библейские холмы прыгают, как агнцы, и препоясываются радостью, тосканские холмы богаты виноградниками и по ним прогуливаются поэты, а вот о прекрасных никарагуанских ландшафтах мне так никто и никогда не рассказал? Или я просто читаю не те книги, не любопытен, не образован и никарагуанская дорога в католический ад меня никогда не интересовала? А может, я просто человек не той крови?..
Подземный гул вулкана слышится всё ближе. Старый автобус продолжает карабкаться в гору. Фразы петляют тропинками, начинают повторять самих себя. Вулканы вырастают из озёр и создают острова, вызывают засуху и делают землю плодородной, текут горящими реками, плюются магмой, усыпают чёрным вулканическим пеплом солнечные пляжи… Рим убеждён, что вулкан – жилище огненного бога. Католики, что вулкан – ворота в ад.
Можно заглянуть в кратер… Солнечный день… взгляду открывается огненная бездна, бурлящая, кипящая магма… Дышать тяжело – удушающий запах серы. Римма Алексеевна (жена моя) ошеломлена… Скорлупа земли ей показалась настолько тонкой, что вот-вот лопнет… Мне не хватает воображения ни Данте, ни Лозинского. Эхо «Я трепещу до сокровенных жил!». Вот такой «глагольный» гул…Я потрясён, но я им не верю… Куда они зовут? Ну нет у меня слов для рассказа о вулкане…
Ироничная реплика экскурсовода: «Начнётся извержение – не волнуйтесь, идите к автобусу…» Перекурил рядом с вулканом… Всё в моём воображении непостижимо перепуталось: ландшафты, погружённые в облака, вулканы-убийцы, сера, ад, Босх, общение Моисея с Богом («…глас которого тогда поколебал землю, и который ныне дал такое обещание: ещё раз поколеблю не только землю, но и небо»). Всё одновременно в одном огненном зрачке…
«…Иди за мной, и в вечные селенья
Из этих мест тебя я приведу…»
Ландшафты в облаках… Я раздражён, зол, мне хочется перечеркнуть этот невнятный текст, выбросить эти несколько листочков косноязычных мимолётных впечатлений, лишённых сюжета и динамики, собственно, впечатлений ни о чём… Или я восхищён?.. Гул стихает, автобус продолжает движение, самолёт выруливает на взлётную полосу и вслед за ландшафтом погружается в облака…
Аркадий Слуцкий Аркадий Слуцкий Письма из Атланты Аркадий Слуцкий Письмо из Никарагуа библиотека литература Юрий Лучинский
Last modified: 07.12.2020
