Нас со школы приучили к тому, что ошибки в тексте допускаем только мы и наши современники, классики же безгрешны. Однако повзрослев и глубже окунувшись в литературу, мы с удивлением узнаём, что ошибались все, а некоторые ляпы великих писателей даже стали крылатыми. К примеру, Пушкин назвал бронзовый памятник Медным Всадником, и это ушло в народ… В общем, сегодня, в День знаний, мы решили рассказать о ляпах литературных классиков.
Заблуждение эпохи (У. Шекспир, «Ромео и Джульетта», 1595)
В «самой печальной повести на свете» брат Лоренцо даёт Джульетте снадобье, выпив которое, человек погружается в глубокий сон. У него холодеет тело, исчезают пульс и дыхание – так, что любой медик может констатировать смерть. В таком состоянии тело пребывает почти двое суток, а потом вновь возвращается к жизни.
Вот этот фрагмент в переводе Бориса Пастернака:
«Конечности, лишившись управленья,
Закоченеют, как у мертвецов.
В таком, на смерть похожем, состоянье
Останешься ты сорок два часа.
И после них очнёшься освежённой».
Такого средства не было во времена Шекспира, не существует и поныне. Вера в волшебство медиков была общим заблуждением эпохи. Средство, превращающее человека в труп и возвращающее через несколько дней к жизни, описал за полтора века до «Ромео и Джульетты» Боккаччо в 38-ой новелле «Декамерона». А когда через столетие после смерти Шекспира в Европе впервые опубликовали собрание «Тысячи и одной ночи», там тоже оказалась сказка о волшебном порошке лекаря, выпив который можно умереть, а потом воскреснуть.
Другие ошибки Шекспира. Автор «Ромео и Джульетты» не имел возможности много путешествовать и зачастую писал о местах, в которых не был. Отсюда и географические казусы в его пьесах. К примеру, в «Двух веронцах» Валентин приплывает из Вероны в Милан на корабле, притом что эти города расположены вдали от моря и не связаны между собой крупными реками.
Самая известная / неизвестная литературная ошибка (Д. Дефо, «Робинзон Крузо», 1719).
Робинзон видит севший на мель корабль, раздевается и отправляется к нему вплавь. Попав в трюм, он (голый!) набивает карманы сухарями. В англоязычном мире карманы Робинзона давно стали мемом. У нас – нет, потому что большинство россиян знают роман только в пересказе Чуковского, а он далёк от оригинала. Дедушка Корней отцензурировал чужую книгу. Он вычистил из текста вредные для советских детей упоминания о Боге. Ну вот, к примеру, сравните. Дореволюционный перевод Марии Шишмарёвой: «Очутившись на земле (после кораблекрушения), возблагодарил Бога за спасение моей жизни, я ходил по берегу, воздевал руки к небу». Пересказ Чуковского: «Я стал бегать и прыгать, я размахивал руками, я даже пел и плясал». Сильно цензурированы разговоры Робинзона и Пятницы о религии, а отец Робинзона, добрый и любящий, в интерпретации Чуковского стал более жёстким и холодным, чтобы затушевать притчу о возвращении блудного сына.
Карманы же голого Робинзона Чуковский просто убрал. Раз он исправил мировоззрение персонажа, что стоит поправить логическую ошибку автора. Сравним. Перевод Шишмарёвой: «Раздевшись (так как день был нестерпимо жаркий), я вошёл в воду <…> а так как меня мучил голод, то я отправился в кладовую, набил карманы сухарями и ел их на ходу, чтобы не терять время». А вот как у Чуковского: «Раздевшись, я вошёл в воду и поплыл. <…> А так как меня мучил голод, то первым делом пошёл в кладовую, набрал сухарей и, продолжая осмотр корабля, ел на ходу, чтобы не потерять времени».
Другие «следы» советской цензуры в классических текстах. Самый яркий пример –«Снежная королева» Андерсена. Советские редакторы взяли за основу дореволюционный перевод Анны Ганзен и вычистили из него все христианские мотивы. От песни Герды осталась только первая строчка: «Розы цветут… Красота, красота!» Вторую строку – «Скоро узрим мы младенца Христа» – советским читателям знать не полагалось.
Двухдневное лето (Н. В. Гоголь, «Мёртвые души», 1842)
Современные исследователи считают хронологию «Мёртвых душ» намеренным искажением времени. Филолог Михаил Вайскопф назвал её «состоянием длящейся неподвижности». Но не попытка ли это найти оправдание простой невнимательности Гоголя? Николай Васильевич всегда акцентирует внимание на важном. То он размышляет над тем, как русский человек может дать кому-то неприличное прозвище, которое прилипнет на годы, то сравнивает Россию с птицей-тройкой, то снова и снова описывает, как плодятся вокруг Чичикова сплетни о похищении губернаторской дочки… а тут решил течение времени изменить, и как-то невзначай – так, что лишь очень дотошный читатель заметит. Не по-гоголевски выходит. О времени года в «Мёртвых душах» ни разу не говорится прямо. В начале романа вообще неясно, что на дворе. Явно не зима, потому что Чичиков путешествует в бричке, а не в санях, но осень, весна или лето – сказать сложно. Во время поездки к Манилову Чичиков кутается в шинель, видит мужиков в овчинных тулупах, что заставляет предположить, что на дворе поздняя осень, ближе к зиме. Но потом вдруг дорога становится по-летнему пыльной, появляется зелень, в пруду по колено в воде бредут бабы. А уже через пару дней, когда Чичиков, объехав помещиков, будет в городе оформлять купчую, – он снова в шинели (а Манилов ещё и в тёплом картузе с ушами). Но на этом автор не ставит акцента, это так, впроброс, что даёт повод думать о простой невнимательности. С другой стороны, Гоголь над «Мёртвыми душами» работал не один год и несколько раз переписывал черновик, то есть у него было время выловить самых мелких блох из текста. Окончательно решить вопрос, описка это или намеренный пассаж, каждый читатель волен лично.
Другие проблемы со временем. В «Мёртвых душах» странности не только со временем года, но и с длительностью суток. Чичиков просыпается у одного помещика, завтракает, долго торгуется о душах, выезжает к другому, по дороге останавливается в трактире, обедает, по приезде ужинает и здесь же торгуется. И это при том, что дорога недальняя, некоторые его визави не знакомы друг с другом, а значит, и жить должны на приличном отдалении. За день всё это не успеть, но Чичиков успевает.
Прекрасный хамелеон мушкетёра (А. Дюма, «Три мушкетёра», 1844)
В книгах Дюма ляпов множество. Писал он много, наскоро, зачастую забывая к концу, как выглядели персонажи в начале. Сможете сходу сказать, какого цвета волосы у возлюбленной Д’Артаньяна Констанции Бонасье? Нет?! Это не страшно, сам Дюма не смог бы ответить на этот вопрос. Вот описание Констанции из десятой главы первой части романа, где она впервые предстаёт перед читателем: «Д’Артаньян окинул её быстрым взглядом. То была очаровательная женщина лет двадцати пяти или двадцати шести, темноволосая, с голубыми глазами, чуть-чуть вздёрнутым носиком, чудесными зубками». А вот фрагмент главы тридцать первой второй части, в которой описывается, какой увидела Констанцию в монастыре Миледи: «Она открыла глаза и увидела аббатису в сопровождении молодой женщины с белокурыми волосами и нежным цветом лица, которая смотрела на неё с доброжелательным любопытством». Напомним, что перекись водорода появится почти через двести лет.
Другие странности повествования. Д’Артаньян пробыл в Париже всего несколько месяцев, но время для него текло неравномерно. Во время приезда в столицу ему было восемнадцать лет. К моменту встречи с Ришелье он повзрослел на три года. На обеде в Ла-Рошеле под ядрами противника он стал старше ещё на год, и ему уже двадцать два. К концу же романа Д’Артаньян сбрасывает один год, как лишние килограммы, и расстаётся с читателем двадцатиоднолетним. Загадочным местом был Париж XVII века, люди старели и молодели на глазах, не говоря уже о смене цвета волос.
Фантомный двигатель сюжета («А. Дюма, «Граф Монте-Кристо», 1846)
Снова Дюма. Если на возраст Д’Артаньяна и цвет волос Констанции ещё можно закрыть глаза, то в «Графе Монте-Кристо» ляп эпичный, на нём зиждется сюжет. В семнадцатой главе романа Дантес знакомится с аббатом Фариа, который с помощью дедукции расследует его историю. Фариа вычисляет, кто мог написать на Дантеса донос, и Эдмон вспоминает, что перед заговорщиками стояла чернильница, лежали перо и бумага. Точка в расследовании поставлена – он понял, кто его враги, и именно им он будет мстить в ближайшие годы. Вот этот фрагмент: «С ними сидел третий, мой хороший знакомый! он-то, верно, и познакомил их… портной Кадрусс. Но он был уже пьян… Постойте… постойте… Как я не вспомнил этого раньше! На столе, где они пили, стояла чернильница, лежала бумага, перья. (Дантес провёл рукою по лбу.) О! Подлецы, подлецы!»
И всё бы хорошо, но это фантомное воспоминание, и на нём построено последнее доказательство вины Фернана, Данглара и Кадрусса! На самом деле перед ними не было ни чернильницы, ни пера, ни бумаги. Они всё это потребовали у официанта, когда Дантес ушёл и уже не мог их видеть. Давайте вернёмся к началу романа, вот как было дело: «Данглар следил глазами за Эдмоном и Мерседес, пока они не скрылись за фортом Св. Николая; потом он снова повернулся к своим собутыльникам
<…>
– Человек! – крикнул Данглар. – Перо, чернил и бумаги!»
Другие нелепости книги. Дантес получает состояние в четырнадцать миллионов франков, десять лет спускает по шесть миллионов в год, а в конце книги заявляет, что владеет ста миллионами. Банковские проценты, покупка коммерческой недвижимости и другие способы вложения капитала не могут настолько увеличить капитал при таких тратах. И это лишь один пример, ляпов в книге гораздо больше.
Формула старения (Л. Н. Толстой, «Война и мир», 1865–1869).
Со временем у Льва Николаевича творится просто чертовщина какая-то (Гоголю такое и не снилось). Практически все герои «Войны и мира» стареют неравномерно. Даже историческим персонажам Толстой сдвинул их реальный возраст. Вот показательный пример: в 1805 году Наташе тринадцать лет, Вере – семнадцать. Через год Вере исполняется двадцать. Наташа же через четыре года вырастет только на три. Но к тому моменту, когда Наташе исполнится шестнадцать лет, Вере станет уже двадцать четыре. Четырёхлетняя разница в возрасте между сёстрами вырастет в два раза. Автору нужно было показать сестёр разными, и он это сделал. Ещё интересней дело обстоит с женой князя Андрея. Маленькая княгиня носит ребёнка одиннадцать месяцев, ждёт мужа домой с войны и начинает рожать только когда он приходит. Ещё одна особенность: у Толстого отрицательные персонажи бывают, в основном, в возрасте от двадцати до сорока лет, положительные – или младше, или старше. Когда положительный персонаж достигает двадцати лет, автор просто перестаёт указывать его возраст, дальше он живёт вне времени и, как правило, из положительного становится нейтральным. Взросление Наташи Ростовой, к примеру, останавливается на шестнадцати годах. Больше Толстой о её возрасте не вспоминает. В статье М. Блинкина «Возраст героев в романе „Война и мир“» автор выводит коэффициент старения героев – год романного времени на десятилетие прожитого. То есть двадцатилетний герой за год, описанный в книге, проживёт два года, а пятидесятилетний – пять лет. Причём положительные герои стареют медленнее, чем отрицательные, а женщины – медленнее мужчин.
Путаница с возрастом в других произведениях. Ошибки с возрастом персонажей – одни из самых распространённых в литературе. К примеру, в «Собачьем сердце» у Булгакова донору Шарика то двадцать восемь лет, то двадцать пять, а фамилия его то Чугункин, то Чугунков.
Неэвклидова геометрия Достоевского (Ф. М. Достоевский, «Преступление и наказание», 1866)
Анна Григорьевна Достоевская, жена и секретарь классика, писала в мемуарах, что литературные контракты Фёдора Михайловича не позволяли ему долго работать над романами. Достоевскому платили меньше, чем Толстому и Тургеневу, и, учитывая количество родни, которая висела на его шее, он строчил романы, повести и статьи, как проклятый. Ляпов у Достоевского хватает, но их не больше, чем у Толстого, финансовое положение которого позволяло больше времени уделять редактуре.
Самый известный ляп Достоевского – это стол старухи-процентщицы из «Преступления и наказания». Вот этот фрагмент в самом начале романа: «Мебель, вся очень старая и из жёлтого дерева, состояла из дивана с огромною выгнутою деревянною спинкой, круглого стола овальной формы перед диваном…» Фёдор Михайлович, изобретатель виртуозного ругательства «облезьяна зелёная», изобрёл также и свою собственную геометрию, где овал – уточнение круга. Самый же злостный ляп Фёдора Михайловича – Дарья Онисимовна из романа «Подросток», которая внезапно к концу книги становится Натальей Егоровной. Такое обычно бывает, когда публикуются сырые черновики покойных авторов, «Подросток» же вышел за шесть лет до смерти автора и редактор у него был.
Другие ошибки романа: В «Преступлении и наказании» странен не только стол старухи-процентщицы, но и дети семейства Мармеладовых. Поля, Коля, Лида в начале романа превращаются в Полю, Колю, Лёню в конце.
Мифическое ранение кобылы (Л. Н. Толстой «Анна Каренина», 1877г.)
После самоубийства Анны падение Вронского на скачках, наверное, самый известный и эмоциональный эпизод «Анны Карениной». Дело происходит в двадцать пятой главе второй части романа. Алексей на кобыле Фру-Фру выбивается в лидеры, но во время прыжка через канаву он неудачно поворачивается в седле и ломает лошади спину. Вот этот фрагмент: «Канавку она перелетела, как бы не замечая. Она перелетела её, как птица; но в это самое время Вронский, к ужасу своему, почувствовал, что, не поспев за движением лошади, он, сам не понимая как, сделал скверное, непростительное движение, опустившись на седло. <…> Он едва успел выпростать ногу, как она упала на один бок, тяжело хрипя, и, делая, чтобы подняться, тщетные усилия своей тонкою потною шеей, она затрепыхалась на земле у его ног, как подстреленная птица. Неловкое движение, сделанное Вронским, сломало ей спину».
С этим эпизодом спорит, наверное, самый большой знаток лошадей в русской литературе Сергей Мамонтов. Его книга «Походы и кони» – это энциклопедия лошади на войне. Мамонтов описывает классическую выгрузку лошадей из вагона под огнём неприятеля во время Гражданской войны: «Состав товарных вагонов подошёл к самому фронту, остановился на высокой насыпи, двери вагонов открылись, и осёдланных лошадей просто выпихивали из вагонов. Они падали на откос и катились вниз, вскакивали и отряхались, как собаки. Казаки за ними следовали, поправляли сёдла, и сотни тут же строились и шли в бой. Наша батарея вела огонь поблизости, и я мог с интересом наблюдать эту выгрузку. Было несколько поломанных сёдел, но ни одна лошадь не была покалечена – все пошли в бой. <…> Выгрузились сотни лошадей – и ни одной поломки ног». Далее автор переходит к классику: «Толстой в „Анне Карениной“ говорит, что Вронский, неудачно опустившись в седле, сломал хребет своей лошади. Сомневаюсь. Седло так устроено, что хребта не касается». В конце своего заочного спора с Толстым Сергей Мамонтов пишет: «Конечно, холёные лошади более подвержены несчастным случаям, чем степные кони», как бы давая классику шанс, но не разрешая спора.
Другие ляпы Толстого. В романе «Воскресение» читаем: «Ограда же сирени цвела точно так же, как в тот год, четырнадцать лет тому назад, когда за этой сиренью Нехлюдов играл в горелки с восемнадцатилетней Катюшей и, упав, острекался крапивой». До этого же Толстой неоднократно упоминает, что Нехлюдов соблазнил Катюшу десять лет назад, когда ей действительно было восемнадцать, а в горелки они играли за два года до этого.
Самый нелепый детектив (А. Конан Дойл, «Собака Баскервилей», 1902)
Роман Конан Дойла часто возглавляет топы лучших детективов в истории, но, если разобраться, он соткан из нелепостей. Прочтя «Собаку Баскервилей» мы так ничего и не узнаём о самой собаке. Кто она на самом деле – «машина-убийца» или ласковое существо в руках негодяя? В двух столкновениях с людьми собака ведёт себя по-разному: старого Чарльза Баскервиля она просто пугает до смерти, на молодого сэра Генри бросается и пытается загрызть. Если собака зла, зачем мазать её светящимся составом? Она может просто убить старика, которого выманили ночью из дома. Убийца Стэплтон не мститель, ему не важно, умрёт жертва в мучениях или нет. Он борется за наследство, его задача убрать конкурентов так, чтобы у полиции не было сомнений в их случайной смерти. Если собака добра и только пугает своих жертв, это вообще нелогичный ход, человек может и не умереть от испуга, а преступнику нужно действовать наверняка. Может, собаку в призрака нужно превращать для случайных свидетелей? Представьте, что вы следователь и перед вами два варианта показаний: первый – старика загрызло дикое животное, волк или бродячая собака; второй – сэра Чарльза убила светящаяся собака-призрак. В первом случае вы, как и любой полицейский, закроете дело, списав всё на несчастный случай, во втором – продолжите расследование, решив, что либо свидетель не в себе и нужен другой, либо тут дело нечисто. Стэплтон делает всё, чтобы привлечь внимание к своим действиям. Для него идеальным преступлением было бы натравить собаку (без призрачного антуража) на старого Баскервиля, чтобы она его загрызла ночью и списать это на несчастный случай, а молодого наследника заманить в сердце трясины, там застрелить и спрятать тело так, чтобы его никогда не отыскали.
Другие ляпы автора. Цикл о Шерлоке Холмсе, наверное, рекордсмен в мировой литературе по авторским ошибкам. Сперва говорится, что Ватсон на войне ранен в плечо, потом выясняется, что в ногу. Его зовут то Джон, то Джеймс. При знакомстве с Шерлоком Холмсом он говорит, что у него есть щенок-бульдог и больше никогда про него не вспоминает. Холмс называет свой метод дедуктивным, но на самом деле он использует принципы индукции – от частного к общему и абдукции – построение гипотез на обрывочных данных, но никак не дедукции (от общего к частному). И это только вершина айсберга. Практически в каждом произведении о Холмсе полно ошибок и нестыковок, но «Собака Баскервилей» – лидер по ляпам. Помимо нелогичного сюжета, роман ещё и неточен в деталях. Манускрипт о дьявольской собаке в той стилистике, в которой его даёт автор, в XVIII веке мог написать только невежа, но никак не джентльмен, а способ его датировки, предложенный Холмсом, вызвал бы лишь улыбку у настоящего архивариуса. Джон Фаулз в эссе «Конан Дойл» писал, что и Дартмурские болота выглядят не так, как в романе. Там очень сложно утонуть, редки дикорастущие орхидеи, и они не цветут в середине октября, а выпь кричит только весной и т. д. и т. п.
Забытая ведьма (М. А. Булгаков, «Мастер и Маргарита», 1940)
Только очень внимательный читатель сможет заметить, что в финальном полёте свиты Воланда, уносящейся из Москвы, нет одного персонажа. Ведьма Гелла просто исчезает из романа, хотя она, несомненно, член свиты. Воланд представляет её Маргарите как свою служанку. По легенде первым обратил на это внимание заместитель главного редактора журнала «Новый мир» Владимир Лакшин и сказал вдове Булгакова. Елена Сергеевна, по его словам, посмотрела рассеянно и вскрикнула: «Миша забыл про Геллу!!!» Потерянная ведьма – один из признаков того, что в печать попал черновик, который автор не успел полностью дочистить.
Другие забытые герои книг. Самый известный случай – это «Король Лир» Шекспира. В середине пьесы вдруг внезапно исчезает шут – один из самых харизматичных персонажей – и больше не появляется. Мало того, у героев пьесы даже не возникает вопроса: куда же делся шут? Они не замечают его исчезновения.
Владимир Бегунов
Подпишитесь на наши страницы в соцсетях и вы всегда будете в центре культурных событий:
Facebook ВКонтакте Instagram Одноклассники
Александр Дюма Артур Конан Дойл Владимир Бегунов Даниель Дефо Лев Толстой литература ляпы Михаил Булгаков Николай Гоголь обзоры Уильям Шекспир Фёдор Достоевский
Last modified: 30.10.2019